Саймон умеет ее уговаривать.

Так уже было не раз.

Но он сказал только:

– Добрый вечер, дочка.

Как всегда, это его обращение наполовину согрело ее и наполовину взбесило.

– Привет, Саймон.

– Как прошел день?

– Вообще-то дерьмово.

Он кивнул и позволил себе улыбнуться. Манера речи у Энн была очень похожа на мамину – она говорила с явным каролинским акцентом, – но отца всегда забавляло, когда она пыталась копировать его акцент.

– У меня тоже. Сегодня я препарировал трех жаб. Никаких изменений.

Отец говорил, что когда-то он преподавал в «одном из лучших университетов в мире». Энн так и не знала, в каком. Он намекал на Германию, Францию и Великобританию. Потом он вышел на пенсию и все дни напролет проводил у себя в кабинете, пытаясь изменить химический состав крови. До недавнего времени он использовал только свою кровь и иногда – кровь Энн. И однажды Стив, пьяный в сосиску, предложил свою кровь в качестве лабораторного материала.

Однако в последнее время Саймон перешел на животных. Однажды Энн проплакала целый день, когда увидела, как он препарирует трупик Сары Джейн, ничейного черно-белого котенка, которого она кормила на заднем крыльце. После этого он использовал для своих изысканий мышей, которых покупал в зоомагазине в Коринфе, и жаб, которых ловил на пустыре неподалеку. Он делал жабам инъекции с различным количеством своей собственной крови и иногда – с жидким ЛСД. Жабы не проявляли никаких странностей в поведении, разве что скакали как заведенные.

Саймон как-то странно взглянул на Энн поверх оправы очков:

– Ты куда-то собралась, Энн?

Она безотчетно глянула под кровать. Покрывало, свисавшее почти до пола, прикрывало сумку, но Энн опять показалось, что отец видит сквозь плотную ткань, что он знает, что она задумала.

– Хочу сходить в «Тис».

– Ты ведь не будешь встречаться со Стивом, правда? После того, как он так с тобой поступил? – Она сказала отцу только, что Стив ее ударил. И, наверное, в первый раз в жизни отец проявил редкий такт и не стал расспрашивать Энн и выяснять подробности.

– Нет, Саймон, – сказала она. – Я не буду встречаться со Стивом.

– И с этим его странным другом?

– Саймон, Дух вовсе не… – Энн умолкла на полуслове. Было бесполезно доказывать Саймону, что Дух вовсе не странный. Тем более что они сейчас говорили совсем о другом. – Дух ничего мне не сделал плохого, – закончила она.

– Мне бы очень хотелось, дочка, чтобы сегодня ты никуда не ходила.

Она взглянула на него:

– Это просьба или приказ?

– Между прочим, я о тебе забочусь, – сказал он ледяным тоном.

Энн потерла запястье о запястье. Когда ей было шестнадцать лет, она однажды вернулась домой очень поздно и пьяная в дугарину. Тогда еще Саймон сам пил как сапожник, но сочувствия к дочери это ему не прибавило. Он привязал ее к ножке ее же кровати бельевой веревкой и держал так – привязанной – семь часов, пока она не описалась и не стала просить прощения за свою глупость. Воспоминание об этом до сих пор не изгладилось и до сих пор отзывалось бессильной злостью у нее в душе.

– То есть сегодня мне не выходить? – раздраженно переспросила она. – Сидеть дома весь вечер… может, еще и за столом тебе прислуживать? – Она разозлилась. Почему все всегда получается так, как хочет Саймон? Но на этот раз у него ничего не выйдет. Она взглянула на него, стараясь принять виновато-смиренный вид, и так, чтобы он не заметил ее раздражение и обиду.

– Прости меня, папа, – сказала она. Обращение «папа» должно было его тронуть. – На работе сегодня был трудный день. Ты пока почитай… газету там или книжку. А я сварю тебе кофе.

Саймон и вправду был тронут. Он прошел через комнату и поцеловал Энн в лоб. Ей пришлось поднапрячься, чтобы не отшатнуться, – ей опять показалось, что он все поймет, как только почувствует испарину у нее на лбу. Но он лишь улыбнулся.

– Лучше ты отдыхай. Я сам сварю кофе.

Нет, черт возьми. Ничего не выйдет. Энн изобразила самую лучезарную из своих улыбок. К горлу подступил противный вкус тошноты.

– Да нет, давай я, – сказала она. – Я же знаю, как тебе хочется почитать газету. Там снова статья про загадочное исчезновение.

Это был беспроигрышный вариант. Саймон следил за публикациями про таинственные исчезновения с каким-то нездоровым интересом – тем более если учесть, что исчезали только никому не нужные дети со Скрипичной улицы, а два обнаруженных трупа оказались телами никому не известных бродяг. Иногда у Энн возникали бредовые мысли, что, может быть, сам Саймон их и препарировал.

Как только Саймон вышел из комнаты, Энн полезла на верхнюю полку шкафа, достала маленькую пластиковую бутылочку и высыпала ее содержимое себе на ладонь. Несколько крошечных таблеток с выдавленной буквой V. Валиум, который остался после последнего маминого нервного срыва. Энн стянула его из аптечки примерно год назад и за год выпила почти весь пузырек – у нее случались периоды тяжкой бессонницы. Осталось лишь несколько штук. Она очень надеялась, что этого хватит. И что дома есть кофе.

– Ну вот. – Она поставила большую керамическую кружку на подлокотник Саймонова кресла. – Он получился слегка крепковатым, так что я положила побольше сахара. Надеюсь, будет не слишком сладко.

– Я уверен, что будет вкусно, – сказал Саймон. Когда он сделал первый глоток, она задержала дыхание, но у него на лице отразилось только усталое удовольствие. Конечно, всякому папе будет приятно, когда после тяжелого трудового дня дочь принесет ему чашку горячего кофе. Энн вдруг стало грустно.

Через час она легонько поцеловала его на прощание и закрыла за собой входную дверь. Его дыхание было слегка неровным, а на губах остался кислый привкус крепкого кофе и транквилизаторов… но она будет думать о нем, когда сядет в автобус. А теперь она думала лишь об одном: больше никто не стоит у нее на пути – она может ехать к своей любви.

В автобусе было не просто прохладно, а по-настоящему холодно. Кондиционер работал как зверь. Должно быть, как его настроили на середину августа, так и забыли переключить. Когда автобус отходил от темной станции, Энн приподнялась на сиденье, подхватив свою сумку. Подождите, – едва не крикнула она водителю. – Сама не знаю, что на меня нашло. Остановите, дайте мне выйти. Я сдам билет и вернусь домой. Может быть, мы со Стивом начнем все сначала. Может быть, папа обрадуется, когда я вернусь домой.

Но автобус дернулся, и она упала обратно на сиденье. Потом они переехали через рельсы, уводящие прочь из Потерянной Мили, и Энн увидела знамение: далеко-далеко, на следующем железнодорожном узле, в ночи зажглись сигнальные огни.

Они были зеленые.

Ярко-зеленые.

Как глаза у ее любви.

26

– Я такой вкуснотищи в жизни не ел. – Стив доедал уже третью порцию супа из бамии. В дороге они с Духом почти ничего не ели.

– Вкуснее, чем я готовлю? – обиделся Дух.

– Блин, Дух, но нельзя же все время есть пророщенную фасоль и тофу.

– Зато это полезно, – надулся Дух. Но когда официантка поставила перед ним очередную тарелку супа, он с наслаждением вдохнул ароматный пар и даже прищурился от удовольствия. Он зачерпнул густой суп и отправил его в рот. Действительно – вкуснотища. Тонкий вкус креветок и крабового мяса, зеленый, чуть едкий привкус пряных трав, мягкий вкус бамии. – Да, – признал он. – Это даже вкуснее, чем соевый хлеб с грибами.

На десерт они взяли крепкий кофе с цикорием. Потом они вышли на улицу, немного прошлись по Бурбон-стрит и свернули в тенистый переулок. Железные решетки балконов, нависавших над переулком, были увиты густым плющом и увешаны яркими бусинами Марди-Гра. Вскоре улочка превратилась в узкий проход между домами, и Духу показалось, что они заблудились. Но буквально через минуту они вышли на шумную Джексон-сквер со стороны собора Святого Людовика. На площади расположилась целая «колония» уличных художников и музыкантов. В центре площади возвышался памятник Эндрю Джексону: конная статуя с кислым лицом и густо заляпанная голубиным пометом. Конь, вставший на дыбы, как бы грозил обрушиться на громадные магнолии, что окружали площадь со всех сторон.