Они уже подъезжали к окраине Потерянной Мили, со стороны Скрипичной улицы, где темные ветви громадных сосен нависали над пыльной гравиевой дорогой, где все пустыри были завалены старым железным хламом, где на каждом свободном пространстве был либо курятник, либо семейное кладбище с тусклыми каменными надгробиями, заросшими сорной травой. Всякий раз, когда Стив проезжал здесь днем, он видел чумазых детишек в лохмотьях, с усталыми выцветшими глазами, которые возились на детских площадках с расшатанными лестницами и качелями, копались в земле или просто стояли, и тупо таращились на дорогу, и провожали глазами его «тандерберд». Однажды он видел, как совсем маленькие ребятишки сгрудились на обочине вокруг мертвого опоссума и тыкали в него палками, чтобы посмотреть, как копошатся черви. Был август, жарища стояла кошмарная, и когда Стив проезжал мимо, ему в ноздри ударила жуткая вонь разложения.

Но сейчас, под холодной луной сентября, облезлые трейлеры, проржавелые автомобили и громадные кучи мусора как будто поблекли и стали какими-то иллюзорными, что ли. Только трава у обочины и ветви деревьев, нависающие над дорогой, казались живыми и настоящими. Стив задумался о тех людях, которые здесь живут, и едва сводят концы с концами, и удерживают непрестанный натиск пуэрарии и пустого безбрежного неба. Кто они, эти люди? Сломленные жизнью фермеры, которые уже отчаялись вымолить урожай у этой иссохшей земли, которая стала бесплодной еще полвека назад? Какие-нибудь полевые хиппи, стареющая богема, которые твердо уверены, что «кормиться с земли» означает вырастить пару чахлых кустов помидоров в дополнение к йогуртам, купленным в «7-11» в двух милях по загородному шоссе?

Стив взглянул на бензиномер. Бензина почти не осталось, но завтра Стив заедет на заправку и зальет полный бак на ту мелочь, которую он надыбал из автомата «Пепси». «Тандерберд» жрал бензина немерено. Дерьмо на колесах, – с любовью подумал Стив.

Они были уже почти дома. Сейчас Стив завалится спать, отгоняя кошмары, на грязной постели в своей захламленной комнате. Утром Дух испечет банановые оладьи и принесет ему пива. То, что Дух будет спать через стенку, в соседней комнате – пьяный и потерявшийся в странных снах, – это все-таки обнадеживает. Ночь была долгая.

5

По прошествии пятнадцати лет бар Кристиана практически не изменился – он остался почти таким же, каким был в ту последнюю ночь Марди-Гра, ночь крови и горьких трав. Ту чудесную ночь.

Одно из витражных окон разбили в драке в какой-то из редких вечеров, когда в баре было полно народу, и спиртное лилось рекой, и бешеный нрав некоторых выпивох проявился с особенной силой. Кристиан так и не нашел достойной замены антикварному стеклу. Окно просто забили черной фанерой: днем она не пускала внутрь солнечный свет, а по ночам не выпускала наружу сумрак.

Наверху, в комнате Кристиана, алые потеки Джессиной крови на мягком ковре давно побурели и стерлись под ногами у Кристиана, который ходил по ним в черных кожаных сапогах, в домашних туфлях и просто босиком. За пятнадцать лет Джессина кровь выцвела и побледнела.

Деревянные панели на стенах в баре давно утратили блеск – они потускнели и исцарапались. Когда в зале перегорали лампочки, Кристиан забывал их заменять, потому что ему самому свет был не нужен. Мишурная, яркая, пьяная жизнь Французского квартала бурлила где-то за пределами Шартрез-стрит. Далеко-далеко. Никто не заглядывал в бар к Кристиану раньше десяти.

Уже потом, много позже, Кристиан решил, что человек, назвавшийся Уолласом, должен был появиться на Марди-Гра. Тогда была бы соблюдена некая внутренняя симметричность событий, некая абстрактная справедливость. Но в жизни все происходит сумбурно и смазанно. Кристиан немало пожил на свете и давно уяснил для себя эту простую истину. Тот человек появился в начале сентября, когда город томился в последней жаре уходящего лета. Он вошел в бар в рубашке с закатанными рукавами; под мышками у него расплывались темные пятна пота. Сначала Кристиану показалось, что он совсем старый – по человеческим меркам, конечно, – очень старый, усталый и грустный. Но потом он присмотрелся и понял, что этому дядьке было лишь чуть за пятьдесят, не больше.

Просто он держался как-то уж очень забито и настороженно – как человек, который в любой момент ожидает удара; человек, весь погруженный в себя и не доверяющий внешнему миру. Его коротко подстриженные темно-русые волосы только еще начинали седеть. Когда-то его лицо, наверное, было мягким и добрым – но теперь оно было все в сетке морщин, какие бывают от многих тревог и печалей, а в его темных глазах читалась застарелая боль. В них еще оставалось тепло, в этих глазах, но тепло, притупленное усталостью и настороженным недоверием. Кристиан сразу понял: что бы он ни заказал, он будет пить неразбавленное и много.

– Виски, – сказал мужчина. – Неразбавленного, со льдом. Кристиан передал ему стакан. Мужчина поднял его к свету и нахмурился, вглядываясь в янтарную жидкость. Потом он поднес стакан к губам и осушил его залпом, даже не поперхнувшись. Кристиан услышал, как кубики льда тихо звякнули о его зубы. Мужчина выплюнул их обратно в стакан. Потом повернулся к Кристиану и протянул ему руку:

– Меня зовут Уоллас Грич.

– Кристиан. – Кристиан пожал его руку, глядя ему прямо в глаза. Уоллас спокойно выдержал его взгляд. Большинство людей вздрагивали при рукопожатии с Кристианом и старались как можно быстрей убрать руку, и иногда он замечал, что они украдкой вытирают руку об одежду, чтобы избавиться от ощущения его ледяного прикосновения. И еще: почти никто из людей не выдерживал холодного взгляда Кристиана. Но Уоллас не вздрогнул и не отвел взгляд. Он лишь еще крепче сжал руку Кристиана и сказал:

– Хорошее имя.

Только теперь Кристиан заметил серебряный крестик на шее у Уолласа, который тускло поблескивал в сумрачном освещении бара.

– Боюсь, что я ему не соответствую, – улыбнулся Кристиан.

– Прошу прощения?

– Я не хожу в церковь. Я неверующий человек, – пояснил Кристиан, а про себя подумал: Когда слишком долго живешь на свете, эти игрушки тебя уже не привлекают.

– Ага. – Уоллас понимающе кивнул. Кристиан думал, что сейчас он залезет в карман и достанет брошюрку какой-нибудь очередной просветленной секты. За эти годы Кристиану вручили уже несколько сотен подобных брошюрок, и еще столько же он нашел на столах и под ними. Чего там только не было: от смазанных ксероксных распечаток с многочисленными орфографическими ошибками до ярких буклетов на дорогой бумаге, от устава змеепоклонников из луизианских болот до надрывных призывов «Рок – это хуже, чем ЛСД!». Кристиану всегда было интересно, что привлекает людей в эти секты; его интриговала их одержимость мыслями о собственной смерти, и он внимательно читал все брошюрки.

Но Уоллас не стал впихивать ему очередную брошюрку. Он вообще сменил тему:

– И давно вы держите этот бар?

Кристиану стало стыдно. Кажется, он ошибся в этом Уолласе. Судя по его виду, ему явно бы не помешало побольше уверенности в себе. Он весь как будто сочился болью. Наверное, он очень одинок и ему просто хочется с кем-нибудь поговорить. А задушевные разговоры с клиентами – это входит в обязанности бармена.

– Двадцать лет, – сказал Кристиан.

– Должно быть, вы были совсем-совсем юным, когда его открывали.

– Я просто выгляжу молодо, – улыбнулся Кристиан. Его лицо совершенно не изменилось, не стало старше, не утратило ничего из своей холодной и резкой красоты с той самой ночи на Марди-Гра пятнадцать лет назад – ночи, которую он провел в объятиях Молохи, и в животе у него разливалось тепло Молохиной крови. Кристиан не старел уже долгое время.

– Да, пожалуй, – сухо отозвался Уоллас.

Кристиан посмотрел на него очень внимательно. Выражение Уолласа не изменилось, оно было таким же, как раньше: те же затравленные глаза, полные боли, те же морщины у губ, та же неизбывная усталость. Кристиан решил пропустить эту последнюю реплику мимо ушей – этому старику просто хочется с кем-нибудь поговорить. Он так одинок. Похоже, верующие люди всегда одиноки; может быть, именно поэтому они и объединяются в секты и церкви – чтобы быть среди тех, кто разделяет их веру. Это такое великое утешение – быть среди тех, кто тебя понимает. А когда ты один – это невыносимо. Кристиан часто задумывался, как же так: люди считают себя одинокими, хотя их так много?!