Боже, о чем он думает?! Ударить Духа?! Да что с ним такое творится?! В кого он, вообще, превращается?!

– Господи, – прошептал он. – Господи.

– Его здесь нет, – мрачно заметил Дух. – Ты меня так и будешь держать или все же отпустишь?

– Блин. – Стив отпустил Духа, увлек его на диван и крепко-крепко обнял. – Прости меня. Сам не знаю, что на меня нашло. Ты только не злись на меня, хорошо?

Дух ничего не сказал, но зато протянул обе руки, прикоснулся к больным вискам Стива и убрал волосы у него с лица. Стив опустил голову на плечо Духа. С любым другим парнем Стив постеснялся бы вести себя так – это смотрелось бы как-то педерастично, – но с Духом все было по-другому.

Через пару минут он попробовал заговорить. Слова изливались медленно, как вязкие капельки крови из подживающей раны.

– Я… я ей звонил пару раз. Вешал трубку, когда она отвечала. Вот так вот. Один раз я попал на Саймона, но он не позвал ее к телефону. Я так думаю, она попросила его спрашивать, кто звонит. По-моему, я здорово обломался.

– Да, я знаю, – тихо сказал Стив.

Да, наверное, ты знаешь, – подумал Стив. – Может, ты знаешь вообще все, что было между нами… знаешь о жарких ночах и о том, как приятно и мягко у нее внутри, какая она ласковая и горячая, и как потом все пошло не так, и как мне было больно, когда я узнал о ее предательстве, и какое у нее было лицо в тот, последний, раз, и что я испытал в то мгновение абсолютного потрясения – как будто ты падаешь в ледяную воду, – когда я осознал, что я действительно ее изнасиловал.

Он отстранился от Духа. Он чувствовал, как кривится его лицо. Но он не заплачет. Он не заплачет.

Они еще долго сидели молча, но им и не нужно было ничего говорить. Стив чувствовал, как опьянение потихонечку отпускает, сменяясь приятным жужжанием в голове. Дух открыл бутылку своего крепленого вина и выпил, чтобы «догнать» Стива. Завтра вечером они должны были играть в «Священном тисе». Стив достал гитару, и они быстренько пробежались по своей программе; не подряд, как это будет на концерте, а так – что первое придет в голову. Но это было не важно. Они играли в «Священном тисе» уже сотню раз. И, наверное, будут играть еще столько же, а их немногочисленные фанаты будут пить пиво и танцевать, а им самим будет плевать на все, кроме того, что они играют.

– Давай кассету послушаем, – предложил Стив. Он подумал, что надо бы вспомнить, как звучат песни по-настоящему. Дух включил магнитофон, и маленький дом переполнился музыкой «Потерянных душ?»: жесткой и прекрасной безумной гитарой и чистым голосом Духа, исполненным горько-сладкой тоски.

– У нас нет корней, но тебе не свалить наше древо… – пел Дух своим золотисто-угрюмым голосом. – Поднимись со мной к самой вершине, где родник с чистой водой…

Стив подпевал, подыгрывая на гитаре. Это были слова человека, который еще не забыл, что такое волшебство. Слова человека, который знает. В мире есть волшебство – должно быть. Стив ударил по струнам. Из-под дрожи басов пробилась пламенная, обжигающая мелодия.

Дух поднял голову и запел громче. Его голос просочился сквозь трещины в стенах и воспарил в искрящейся ночи.

Услышав этот чарующий голос, один старый бродяга, как раз проходивший мимо, на миг замер на месте, глядя в звездное небо. Ему вспомнилась железнодорожная ветка в Джорджии, по которой он ехал, прячась в товарном вагоне, лет тридцать назад. Буйные заросли пуэрарии и высокие сосны подступали почти к самым рельсам, а в воздухе пахло жимолостью, и это был просто волшебный запах, и две бутылки дешевого и дрянного вина были на вкус как нектар и прохладная тень. Бродяга по имени Руди смотрел в холодное небо, затянутое облаками. Он пройдет еще милю по этой дороге и напорется на Кристиана, чей разыгравшийся голод затмит его вечную тягу к тонким мальчикам-девочкам в черном. Но свои последние минуты Руди проведет в сладостных воспоминаниях.

Стив резко оборвал мелодию на середине и хлопнул себя по лбу.

– Блин, я совсем забыл. Тебе тут письмо. Как я понимаю, наша первая почта от восторженных поклонников. – Он пошарил на полу среди пустых бутылок и передал Духу помятую и пообтрепавшуюся по краям открытку.

Дух прочел вслух:

– «Вы меня не знаете, но 9 ноября 1953 года Дилан Томас выпил подряд восемнадцать стаканов виски, а я пью стаканчик за вас». – Он взглянул на Стива. – Подписано как-то странно. Никто.

– И что это значит?

– Да кто его знает.

– А может, приложишь ее ко лбу и все выяснишь? Или сразу пошлешь меня на хрен?

– Ну, если тебе так не терпится, – сказал Дух и залпом допил остатки вина.

19

– ПРОСЫПАЙСЯ! ПРИЕХАЛИ! – Впечатление было такое, что оглушительный голос гремит прямо в мозгах у Никто.

Он открыл глаза и растерянно заморгал.

– Я не спал.

Ночью Зиллах положил ему на язык еще одну марочку с нью-йоркским «распятием», и Никто уже окончательно перестал понимать, где он, с кем он и почему он вообще об этом задумывается. Он бродил по запутанным коридорам своего взвихренного сознания, безнадежно запутавшись в их сплетениях и не в силах отыскать дорогу назад, к знакомым голосам, которые он еще слышал – но смутно, едва различимо – и которые спорили и смеялись где-то вовне, и его тело дергалось и дрожало, как скелетик на ниточке.

Хотя, может быть, он и спал. Потому что ему точно снились какие-то странные сны. Ему снилось, что он пьет кровь из горячей бьющейся вены и вена пульсирует все слабее – в ритме обескровленного умирающего сердца. Ему снилось, что он вытирает свои испачканные кровью руки о лицо Зиллаха, а потом слизывает кровь с его ресниц, пьет кровь с губ Зиллаха, и от этого она кажется еще слаще. Ему снилось, что Молоха с Твигом буквально купаются в крови, размазывают кровь друг другу по волосам, катаются в ней полуголые, и их бледная кожа становится липко-красной. Но откуда взялось столько крови?

Это все потому, что у тебя зубы неострые, – прошелестел голос у него в голове. – Потому что ты не прокусывал кожу, а рвал ее зубами. Неужели ты не помнишь, как ты изодрал его горло в клочья, пока не добрался до крови?! Неужели не помнишь, как Зиллах вгрызался ему в пах, словно безумный любовник-садист?

Никто постарался закрыться от этого голоса. Но он не мог забыть музыку криков, которая захлебнулась в тихих испуганных всхлипах боли и умолкла уже навсегда. Ему снилось, что он стоит у какой-то пересохшей колонки, у влажной бетонной трубы, забитой сорной травой и придорожным мусором. Была глухая ночь, рядом не было ни единого фонаря, но Никто видел и в темноте. Что это было? Обострение восприятия под действием кислоты, или в нем вдруг открылись таланты, о которых он даже не подозревал? На плече он держал чье-то обмякшее тело, все перепачканное в крови, с кожей, которая стала еще бледнее, чем раньше.

– Оставь его здесь, – сказал Зиллах, и Никто запихал тело подальше в трубу. Уже уходя, он оглянулся и увидел прядь белых волос, выбивавшихся из-под синей банданы. Прядь, пропитанную алой кровью… и на мгновение Никто застыл, пораженный. То, что случилось… это было чудовищно. Не то, что случилось, – поправил его голос, шепчуший в голове, – а то, что ты сделал. Кровь уже никогда не смоется с этих белых волос. Разве что только дождем или брызгами от проезжающих мимо машин. Теперь уже никто не вымоет эти волосы душистым шампунем и не просушит их феном. Может, какое-то время они будут расти – черные корни будут медленно прорастать сквозь холодную восковую кожу. А потом они отделятся от черепа и повылезут прядь за прядью – мертвые, как и сам Лейн.

Но это был только сон. Конечно же, сон. Потому что иначе…

– О Господи, – прошептал он, и его передернуло.

– Кто? – Молоха склонился над ним с искренне озадаченным видом. Ты помнишь, как мы разделали твоего друга, или у тебя просто похмелье? Глаза Молохи, густо подведенные черным карандашом, поблескивали в полумраке. Его дыхание пахло чем-то сладким. Это был запах из детства. Печенье с шоколадом.